Первая половина нынешнего года ознаменовалась примечательным событием в контексте внутриказах­ских отношений – дискуссией между так называемыми “нагыз” и “шала” казахами. В ходе этой полемики, помимо всего прочего, называлась ­ и социальная группа, которая, по мнению представителей национал-патриотов, в силу незнания государственного языка препятствует его развитию. Речь шла, в частности, о высокопоставленных государственных чиновниках. 

Борьба за наследство 

Поскольку эти чиновники и ранее не были замечены в интересе к публичному обсуждению языковой проблемы, то основной удар пришелся по общественным деятелям, которые высказались в том смысле, что они не склонны связывать свою национальную идентификацию с одним только владением родным языком. Мухтар Тайжан даже озвучил имена (в этот список попали Нурлан Еримбетов, Данияр Ашимбаев, Канат Кабдрахманов, Марат Асипов).

Спор между “шала” и “нагыз” казахами – это, на самом деле, очень специфичная и порядком запутанная проблема, имеющая отношение к борьбе за представительство в национальных элитах. Хотя сам тип современной казахской культурной элиты – “зиялы кауым” – во многом отличается от советского прототипа, именно от его имени формируется политика Министерства культуры и информации. Отличительной особенностью “зиялы кауым” является то, что оно не имеет формального статуса. В его состав могут входить те или иные представители интеллигенции, которые внесли значительный вклад в развитие казахской культуры и потому привлекаются в качестве советников при принятии важных решений, определяющих стратегии развития национальной культуры. Таким образом, в лице “зиялы кауым” была реконструирована казахская традиция, предполагающая уважительное отношение к людям творческих профессий. Основной его костяк был представлен писателями. Как правило, представители “зиялы кауым” не занимают государственных постов. Исключение – Абиш Кекилбаев, который был государственным секретарем, советником президента, председателем Верховного совета (политическая карь­ера русскоязычного поэта Олжаса Сулейменова развивалась по другому сценарию).

Институт “зиялы кауым” стал проводником национальных интересов, главным образом, в языковой сфере, поскольку противников повышения статуса казахского языка было немало. Так, в начале 1990-х претензии на формирование языковой политики выдвигала нарождающаяся бизнес-элита Казахстана, представленная молодыми русскоязычными казахами. Ими было создано объединение “Новое поколение” (“Жана буын”), которое в своем обращении к общественности отрицало необходимость укрепления позиций казахского языка. Их социально-реформаторские амбиции объяснялись тем, что на заре независимости фактически во всех сферах государственного управления предпочтение отдавалось молодым кадрам, вследствие чего возраст многих министров едва достигал тридцати лет. Напротив, “зиялы кауым”, представлявшее более старшую по возрасту культурную элиту Казахстана, выступало гарантом сохранения национальных идеалов молодого государства. В этом смысле оно достойно выполнило свою историческую миссию.

Вместе с тем нельзя обойти вниманием тот факт, что национальная элита не могла решить ряд возложенных на нее задач, поскольку была обременена парадоксальными противоречиями. Достаточно сказать, что дети писателей, лингвистов, ратующих за развитие казахского языка, в подавляющем большинстве своем являются русскоязычными, а родным языком владеют в лучшем случае на бытовом уровне. Многие из них занимают государственные посты, но при этом в большинстве своем курируют вопросы, далекие от культуры. Кто в таком случае может претендовать на звание наследников “зиялы кауым”? Их легитимные русскоязычные наследники “шала” казахи? Или таковыми следует признать “родственников по боковой линии”, которым посчастливилось родиться вдали от городов, то есть “нагыз” казахов? Разве не об этом спорят две стороны? Каждая из них отстаивает свое право выступать от имени культурной элиты страны, приводя в качестве доказательств собственное понимание патриотизма. Оставляя данный вопрос открытым, хотелось бы перейти к явлениям, поддающимся объективному анализу.   

Блеск и проблемы “зиялы кауым” 

Существование неформального института “зиялы кауым”, наряду с несомненными преимуществами, таит в себе и ряд потенциальных проблем с точки зрения развития гуманитарной сферы. Выразителем политики “зиялы кауым” выступает Министерство культуры и информации (МКИ). Оно безупречно справляется со всем комплексом возложенных на него охранительских функций – поддерживает национальные театры, музеи, проводит государственные концерты, но безнадежно проигрывает во всем, что касается принятия креативных решений, связанных с актуальными современными проблемами. Подобно тому, как представители “зиялы кауым” предпочитают не обсуждать причины, по которым их собственные дети оказались за порогом своей языковой идентичности, так и чиновники МКИ склонны игнорировать существование социальной прослойки русскоязычных казахов. Редкие проекты, имеющие такую целевую аудиторию, финансируются частными лицами.

Возможно, основанием для такой установки служит посыл о том, что русскоязычные казахи в силах сами выучить родной язык. Наверняка в МКИ владеют информацией о том, что к 2030 году, по прогнозам демо­графов, казахи будут составлять 80% населения страны, и это, мол, автоматически должно снять с повестки дня вопрос незнания государственного языка. Блажен, кто верует. Опыт 20-летнего внедрения казахского языка скорее дает поводы усомниться в том. А главное – кто может гарантировать, что нерешенные сегодня проблемы не станут хроническими? Не исключено, что национал-патриотам недалекого будущего придется стыдить молодых соотечественников за то, что они предпочитают казахскому не только русский, но и английский. Известно, что и ныне переезжающие в города казахи начинают говорить по-русски. О чем это свидетельствует? О том, что имидж горожанина продолжает связываться с языком межнационального общения. Кому предъявлять претензии? “Шала” казахам? Российскому информационному пространству? Нет, конечно. В стране есть институты, на которые возложена разработка и проведение государственной языковой политики. Если граждане Казахстана до сих пор задаются вопросами “кто виноват?” и “что делать?”, то это значит, что стратегия и методы этой политики требуют внесения серьезных корректив.    

Сбой в системе

Очевидно, что успешная государственная языковая политика суть налаженная, работающая система. В странах, где она выстраивается с умом, добиваются прогнозируемых результатов. Представим ее в виде современного средства передвижения. Сможет ли оно тронуться с места и доставить нас в назначенный пункт, если уже на этапе проектирования закладываются ошибки, не просчитываются все необходимые узлы и их взаимодействие? Рассмотрим с этой точки зрения конфликт между “шала” и “нагыз”. Как могло случиться, что люди, которые должны объединить свои усилия и совместно работать для достижения общей цели, оказались непримиримыми оппонентами?

Развивая мысль о том, что рассматриваемая дискуссия  имеет под собой спор за казахстанский культурный олимп, и анализируя практический опыт работы МКИ, склоняешься к мысли, что поколение русскоязычных казахов было, условно говоря, принесено в жертву некой гипотетической чистоте эволюции. Попробую пояснить. Казах­скую культуру представляет “зиялы кауым” – национальная элита, сформировавшаяся в совет­ский период, в полной мере сохранившая свою языковую идентичность. На смену ей должна прийти новая элита, взращенная в годы независимости, а потому избавленная от проблем, связанных с незнанием государственного языка. Примечательно, что русскоязычная казахская интеллигенция покорно и безоговорочно приняла такое положение вещей, видя в этом восстановление исторической справедливости. Тем более что она в массе своей была, так сказать, восторженно патриотична. Не говоря уже о том, что из этой среды вышла талант­ливая когорта исследователей, авторов качественных научных трудов, посвященных казахской культуре – традиционной и современной. И вот теперь, когда казахское общество разочаровано результатами языковой политики, когда в лучшем фильме года персонажи говорят на вызывающем оторопь эрзац-казахском языке, а в “шала” казахах, давно отстраненных от участия в государственных культурных проектах, видят источник всех бед, впору задуматься: “Что было упущено в идеологии и тактике государственной языковой политики, что не позволило ей стать более эффективной?”   

Чужие среди своих 

Об одном из наиболее очевидных упущений в проведении языковой политики сигнализирует сам факт противопоставления “нагыз” и “шала”. Думается, если бы изначально было просчитано, что для продвижения казахского языка потребуется тесное сотрудничество всех заинтересованных сторон, то, наверное, ситуация развивалась бы иначе. К сожалению, верх взяли довольно распространенные предубеждения, поставившие русскоязычных казахов в положение “чужих среди своих”. Например, в казах­ской прессе есть такой штамп. Когда хотят похвалить кого-нибудь, пишут: “Он хоть и русскоязычный казах, но проявляет заботу о развитии казахского языка”. Должно быть, и странно, и обидно читать о себе такое человеку, который на протяжении всей своей научной или журналистской карьеры в острейших дискуссиях отстаивал права родного языка.

Общеизвестно, что о проблемах казахского языка в основном пишут в казахскоязычной прессе. Обучающие государственному языку телевизионные программы (к слову, на ТВ уже лет десять нет стандартных цикловых программ такого рода) в рамках госзаказа должны создаваться на казахском. Таким образом, формируется подобие замкнутого круга, что нисколько не способствует популяризации государственного языка. И это признают даже сами казахские журналисты. Складывается впечатление, что территория казахского языка – то ли заповедник, то ли резервация, представители которой, ссылаясь на бедственное положение, время от времени выступают с ультимативными нотами протеста против “шала”, олигархов, российских СМИ или еще кого-нибудь. Собственно, этим и ограничивается идеологический арсенал наших соотечественников, выступающих в защиту интересов родного языка. Но поиск очередных “врагов” казахского приводит к еще большей изоляции сторонников такой тактики. Ревнивое (если называть вещи своими именами) отношение “нагыз” казахов к государственному языку, не позволяющее разглядеть естественных в данной ситуации союзников, предельно сузило плацдарм маневров, сферу потенциальных возможностей для его действенного продвижения.   

Аул – уже не колыбель… 

Найдем ли мы выход из тупика? Это зависит от того, сможет ли казахское общество отказаться от ряда привычных и дорогих его сердцу стереотипов. Первый из них связан с хрестоматийным понятием “дала мен кала”, отсылающим к философии отношений двух несхожих, антагонистичных миров – степи и города. Его логическим продолжением и стало нынешнее противопоставление “нагыз” и “шала”, провоцирующее еще один раскол в казахской среде. Видимо, пришло время наполнить это понятие новым содержанием. Иначе, если продолжать видеть в городе нечто отличное от себя, то он и будет оставаться чужим, что значит только одно: в нем не заговорят на казахском.

Если такое предложение покажется кому-то надуманным, то следующее опирается на реальные исторические факты. Хотя, возможно, у многих оно вызовет резкий протест. Речь идет об отказе от излишней идеализации казахского аула, от того, чтобы только в нем видеть источник национального мировоззрения, культуры, духовности, будущности. Мы должны честно признать: местом формирования современной казахской культуры, а также мировоззрения, духовности, будущности сейчас выступает город.

В ХХ веке и знания, и сами артефакты, касающиеся казахской традиционной культуры, оказались сосредоточены в городе, в музеях и исследованиях ученых. Корпус литературного казахского языка – в художественных произведениях писателей- горожан. Правильно артикулированная казахская речь звучит сегодня только на подмостках городских театров.

Романтизация аула досталась нам в наследство отчасти от писателей-шестидесятников, заставших аксакалов, которые принадлежали еще досоветской истории. Их детство прошло в среде, в которой была жива подлинная фольклорная стихия. Сегодняшние же казахские аксакалы – это бывшие коммунисты и колхозники, а также сельская интеллигенция, получившая образование в городах. Вспоминается телевизионная программа середины “нулевых” годов “Дарабоз”, выявлявшая лучших знатоков казах­ского традиционного быта. Прибывшие из глубинки участники предусмотрительно привезли с собой книги по казахской этнографии, сборники пословиц и поговорок. Припрятанные то там, то здесь, они время от времени изымались организаторами, поскольку условиями проекта использовать их было запрещено. Наивно полагать, что современная сельская молодежь может априори знать тонкости народных традиций, а при общении свободно цитировать то казахских классиков, то исторические высказывания биев. Увы, такой типаж сохранился разве что на театральной сцене и в умах людей, тоскующих по казахской старине.

Если мы хотим, чтобы в городах республики казахский стал полноценным языком общения, то необходимо изменить существующую де-факто презентацию его как языка культуры, о которой имеет смысл говорить только в связи с понятием казахского аула. Допуская, что город имеет все права на то, чтобы идентифицировать себя с “колыбелью” национального, можно рассчитывать на необратимый успех языковых программ. Первым шагом в этом направлении должно стать принципиальное примирение “нагыз” и “шала”, вернее, здравомыслящей части и тех, и других.  В любом случае, этот союз возможен только вне политизации вопроса казахского языка. Его продвижение  суть конкретная работа корпуса гуманитарных наук Казахстана.  Актуальная задача, стоящая перед отечественной, казахскоязычной и русскоязычной,  интеллигенцией – сформировать новую, более действенную, парадигму внедрения казахского языка во все сферы общества.  

Опубликовано 24.08.2012  http://camonitor.com/archives/4899